Серое утро простиралось над нами низким, сизым небом. Люди спешили на работы. Мы сталкивались с ними на слякотных тротуарах. Люди делали недовольные лица, некоторые даже отодвигали нас руками. Иногда мы останавливались, усаживались на лавочках и ступеньках прекрасных старинных зданий. С этих высоких ступеней город казался особенно суетливым, слишком суетливым для такого могучего неба, такой спокойной, заточенной в гранитные набережные воды, для таких каменных стен, про которые невозможно было и представить, сколько им лет.

Нас сближало чувство вины – но оказалось, что это вообще едва ли не самое сближающее чувство.

Некоторые мысли словно клеем намазаны, так и липнут.

Я наблюдала эту сцену и думала, что даже ругаться на сестру и одновременно курить у Энолы получается как-то трогательно и изящно. Вот бы и мне научиться изящно плакать или, к примеру, мыть полы.

...мы будто боялись останавливаться, не достигнув чего-то нужного. И никто не знал, что нам нужно.

Маленькие дети видят наш дух. Запомни, детка, если ты когда-нибудь окажешься в беде, обратись за помощью к ребенку – дети не откажут и не соврут.

Гудок поезда был похож на чей-то голос – знакомый, манящий, родной, только почему-то забытый. Это ощущение породило во мне странную тоску: хотелось одновременно плакать и радоваться этому печальному вечеру.

...как вообще можно разграничить любовь и дружбу? Разве одно не является следствием другого? Разве любимый человек не становится самым близким другом, и разве близкий друг не является любимым? Честное слово, если исключить из всего этого плотские отношения, о которых слишком много думают люди, то получается, что разницы нет никакой.

Наверное, вам это покажется странным, ведь нам было четырнадцать – возраст, в котором улыбка и мимолётный взгляд уже кажутся любовью. Но у нас было то, что много важнее – настоящая дружба.

Я не знала чувства более крепкого и важного, чем абсолютное взаимное доверие двух друзей.