Империя должна умереть

Великий князь продолжает платить (не столько из своего кармана, сколько «пробивая» госфинансирование), и когда в 1908-м Дягилев ставит в Гран-опера «Бориса Годунова» с Шаляпиным в главной роли, по роскоши костюмов и богатству декораций эта постановка превосходит все предыдущие. «Чтобы французы рехнулись от величия» – так описывает он свой замысел композитору Николаю Римскому-Корсакову, который дорабатывает для него оперу Мусоргского.

Дело в том, что фон дер Лауниц платит руководителю боевой дружины за голову Герценштейна 2000 рублей[82], а до исполнителей доходит только 300[83]. Они очень недовольны.

«Неужели Европу так мало беспокоит простая мысль, что ведь небезопасно иметь своими соседями сто сорок миллионов людей, которых всячески стараются превратить в животных, упорно внушая им вражду и ненависть ко всему, что не русское, воспитывая в них жестокостью – жестокость ещё большую, насилиями – страсть к насилиям ещё более грубым? Понимают ли еврейские банкиры Европы, что они дают деньги в Россию на организацию еврейских погромов?»

Главная причина нейдач — исчерпан запас артиллерийских снарядов и патронов, российским войскам нечем воевать. Военное министерство не планировало долгосрочную войну, рассчитывая закончить ее за шесть месяцев. Все до одного в армии винят в этом военного министра Сухомлинова. Верховный главнокомандующий Николай Николаевич и вовсе считает Сухомлинова предателем и шпионом. Он не допускает мысли, что плохая подготовка и проблемы с оснащением связаны с некомпетентностью и коррупцией.

Поставить спектакль о жизни бомжей оказывается непросто —
никто в театре не представляет себе, как разговаривают герои пьесы.
В итоге режиссер Станиславский и труппа просят известного ре-
портера Владимира Гиляровского, специализирующего на описа-
нии жизни нищих и бродяг, отвести их в самый неблагополучный
район Москвы — на Хитровский рынок.
Экскурсия заканчивается драматически. Актеры Художествен-
ного театра угощают бродяг принесенной водкой и колбасой.
Но застолье неожиданно перерастает в ссору: «Они побагровели,
перестали владеть собой и озверели. Посыпались ругательства,
схватили — кто бутылку, кто табурет, замахнулись… — вспоминает
Станиславский. — Но тут бывший с нами Гиляровский крикнул
громоподобным голосом пятиэтажную ругань, ошеломив слож-
ностью ее конструкции не только нас, но и самих ночлежников.
Они остолбенели от неожиданности, восторга и эстетического
удовлетворения. Настроение сразу изменилось. Начался бешеный
смех, аплодисменты, овации, поздравления и благодарности за ге-
ниальное ругательство, которое спасло нас от смерти или увечья».