Катаев. Погоня за вечной весной

Писатель Григорий Свирский приводил разговор с Катаевым зимой 1949 года: "Как живете? - спросил я. - Как? Как и все! - отозвался он со своей одесской живостью. - Затылком к ростомеру. Опубликуешь что- нибудь. Ставят к ростомеру. Ждешь в холодном поту, то ли отмеряют, какую премию дать: первая - вторая - третья степень признания. То ли грянет выстрел...."

Рассказ о неудавшейся любви заканчивался ледяным обращением к Булгакову. "Иван Иванович, не беспокойтесь, опасность пока миновала. Вашему семейству не угрожает разгром. Спите спокойно, мечтайте о долларе, а в свободное от этих занятий время американизируйтесь. Кстати, у вас уже починили крышу? Только, пожалуйста, не учите меня больше жить. Отныне я буду жить сам".

В отсутствие Лели он пошел к Мишунчику и сообщил, что желает взять ее в жены. "Катаев был влюблен в сестру Булгакова, хотел на ней жениться, - вспоминал писатель Юрий Слезкин. - Миша возмущался. "Нужно иметь средства, чтобы жениться", - говорил он.
Вот как Михаил Афанасьевич (Иван Иванович) показан в рассказе у Катаева того времени: "Он гораздо старше меня, он писатель, у него хорошая жена и строгие взгляды на жизнь. Он не любит революции, не любит потрясений, не любит нищеты и героизма".
В сущности, этот ретроград бессердечен: "Он хватает ручку и начинает быстро писать на узенькой бумажке рецепт моего права на любовь. Он похож на доктора. Две дюжины белья. Три пары обуви (одна лаковая), одеяло, плед. Три костюма, Собрание сочинений Мольера, дюжина мыла, замшевые перчатки, бритва, носки и т.д. и т.п и Библия.
- Два года минимум. Вот - с выполните этот списочек, и тогда мы с вами поговорим.
Да, еще одна вещь. Он совсем и забыл. Золото, золото. Золотые десятки. Это самое главное. О, я преклоняюсь перед золотом. Купите себе, ну скажем, десять десяток. Тогда с вами можно будет поговорить даже.... о сестре".

"Это дерево - мое, - написал он по свежим следам. - Возле него она сказала мне: "Люблю". За последние пять лет никто не говорил мне ночью, в снегу, возле колючей проволоки, у черного ствола дерева "люблю". Мне кричали "стой", меня расстреливали, раздевали, били рукояткой револьвера. Но "люблю"...."Наши губы были припаяны друг к другу морозом", - написал он спустя полувека.