Хлеб с ветчиной

— А я сколько тебя вижу, ты всегда пьешь. Это ты так себя защищаешь?
— На сегодня это лучший способ, который я знаю. Без выпивки я бы давно перерезал себе глотку.
— Чушь собачья.
— Если срабатывает, значит не чушь. У проповедников из Першинг-сквера есть Бог. А у меня кровь Бога моего!
Я поднял свой стакан и осушил.
— Да ты просто прячешься от действительности, — сказал на это Беккер.
— А что в этом плохого?
— Ты никогда не станешь писателем, если будешь отстраняться от действительности.
— О чем ты говоришь! Как раз этим и занимаются настоящие писатели!

— Я помню тебя по начальной школе. Тогда ты был слабаком. А сейчас смотрю, ты крутой мужик. Что случилось с тобой?
— Не знаю.
— Стал циником?
— Возможно.
— И ты счастлив?
— Да.
— Тогда ты не циник, потому что циники не могут быть счастливыми!
Парни исполнили между собой водевильное рукопожатие с реверансом и, гогоча, убежали.
— Они тебя обидели, — сказал Беккер.
— Нет, слишком сильно старались, чтобы обидеть.
— А если серьезно, ты циник?
— Я неудачник. Был бы циником, чувствовал бы себя лучше.

— Тебе нужно брать пример с Эйба Мартенсона, — говорила мне мать. — Он круглый отличник. Ну, почему ты не можешь получить ни одной отличной отметки?
— Генри умер, приклеив свою задницу к стулу, — подпевал отец. — Иногда мне даже не верится, что это мой сын.
— Ты не хочешь быть счастливым, Генри? — приставала мать. — Ты никогда не улыбаешься. Улыбайся, живи радостно!
— Прекрати жалеть себя, — подхватывал отец. — Будь мужчиной!
— Улыбайся, Генри!
— Кем ты собираешься стать? Как будешь добиваться этого? Тебя ничего не увлекает, ты ни к чему не стремишься!

Этот Мартенсон числился круглым отличником, но не было в школе большего идиота, чем он. С ним произошло нечто уникальное. Во рту у него постоянно была слюна, и вместо того, чтобы сплевывать ее на землю, он харкал себе в руку. Не знаю, зачем он это делал. Я не спрашивал его. Я не любил задавать вопросы, просто наблюдал со стороны и чувствовал отвращение. Однажды я побывал у него дома и понял, как он стал отличником. Просто мать заставляла его зубрить подряд все школьные учебники — страницу за страницей, книгу за книгой.
— Он должен сдать все экзамены, — сказала она мне. Ей и на ум не приходило, что, возможно, во всех этих книгах не было никакого толка. Или это не имело для нее принципиального значения. Не знаю, я не интересовался.

— Ты ходишь в школу? — спросила она.
— Нет, меня освободили.
Мисс Аккерман делала свое дело и развлекала меня разговором.
— И чем ты занимаешь весь день?
— Лежу в кровати.
— Это ужасно.
— Нет, это прекрасно. Мне нравится.
— Так не очень больно?
— Да все нормально. Продолжайте.
— И что же прекрасного в твоем лежании весь день напролет?
— Я могу ни с кем не видеться.
— И тебе нравится это?
— О, да.
— Ну, и что дальше?
— Иногда я слушаю радио.
— А что ты слушаешь?
— Музыку. Разговоры людей.
— А о девочках ты думаешь?
— Конечно. Но это бессмысленно.
— Нет, ты не должен так думать.