Прежде чем их повесят

— Черт побери, почему люди пошли за этим говнюком на войну? — спросил Доу, покачивая головой.
— Говорят, его отец — сам король Союза.
— Какая разница, кто твой отец, если красная цена тебе — кусок дерьма? Да я бы мочи на него пожалел, если бон загорелся, этот мудозвон!
Ищейка невольно кивнул. Он тоже пожалел бы.

«Те, кто имеет меньше всех, на войне теряют больше всех».

— Вы не можете даже предположить, какие поступки мне доводилось совершать. Ужасные, гнусные, непристойные; один рассказ о них вызвал бы у вас тошноту. — Он пожал плечами. — Это мучает меня время от времени, но я говорю себе, что у меня имелись веские причины. Годы проходят, невообразимое становится повседневным, жуткое становится скучным, невыносимое — однообразным. Я прячу все это в темных уголках моего разума, и вы не поверите, сколько там всего! Поразительно, с чем может жить человек.

— Это очень больно, — сказал Глокта, но боль можно перетерпеть, если знаешь, что она не продлится долго. Если ей положен срок, скажем, до заката. Чтобы по-настоящему сломить человека, необходимо пригрозить ему, что он чего-то лишится безвозвратно. Так изувечить, чтобы исцеление было невозможно. Уж я-то знаю.

— И крупные, и мелкие, и тощие, и толстые, и умные, и глупые — все одинаково реагируют на удар в брюхо. Минуту назад ты считал себя самым могущественным человеком в мире, а сейчас не можешь вздохнуть самостоятельно. Некоторые виды власти — всего лишь самообман.