Гузель Яхина: Книги – зарубочки на жизненном пути

То, что для русских – сказки Пушкина, для татар – поэмы Тукая. «Шурале» – самая известная из них. Я даже не помню, когда мне её впервые прочитали. Эта история просто была со мной всегда, с самого детства. Помните, когда вам впервые прочитали, скажем, «Сказку о рыбаке и рыбке»? Смутно? А я попробую вспомнить начало: «Есть аул вблизи Казани, под названием Кырлай. Даже куры в том ауле петь умеют – дивный край! Много там тропинок тайных и сокровищ, говорят. Много там зверей ужасных и чудовищ, говорят. Много сказок и поверий ходит по родной земле: и о джиннах, и о пэри, и о страшных шурале». Так вот, шурале – это такой лесной товарищ, не очень приятный на вид: мохнатый, с рогом во лбу и с очень длинными пальцами. У него есть слабость: ловит в лесу одиноких путников и щекочет их до смерти. А ещё любит кататься на лошадях. Чтобы его поймать, в древности намазывали спину лошади смолой и отпускали её в лес – предполагалось, что шурале вскочит на неё и прилипнет.

В «Шурале» Тукая описано столкновение вот такого существа с молодым джигитом, и конечно, как полагается в сказках, джигит побеждает, причём используя не силу, а хитрость: заставляет шурале засунуть пальцы в щель срубленного дерева и вышибает деку – длинные пальцы шурале защемляются в бревне. Это нестрашная сказка, скорее, весёлая. Нравится не только потому, что я с ней выросла, а ещё и потому, что она отражает, как мне кажется, татарский характер, дух татарской мифологии.

Если татарские духи нестрашные, то в «Мифах Дневней Греции», наоборот, страшно всё. И этим они меня притягивали. Мне больше нравились истории не о путешествиях или героях, а трагические. Мой любимый – о царице Ниобе, которая гордилась своими многочисленными прекрасными детьми. И не хотела воздавать почести богине Лето. Дети Лето, Аполлон и Артемида, решили отомстить за мать: на глазах у Ниобы убили сначала семерых сыновей (муж Ниобы с горя тут же покончил с собой), а следом и семерых дочерей. А сама Ниоба, несчастная, превратилась в каменный столб, который только и мог, что лить слёзы. Ужас. Я в детстве мучилась, искала мораль… А в чём тут она? Почитай богов? Какая-то не очень понятная для советского школьника мораль: мы-то знали твёрдо, что богов нет. Значит, могут быть истории без чётко сформулированной морали и при этом завораживающие?

Эта книга, «Чучело» Владимира Железникова, научила меня ждать! Впервые читала в юношеском журнале каком-то, там публиковали отрывками. Читаешь первую треть и понимаешь, что целый месяц ты должен ждать продолжения. Целый месяц живёшь с героями, строишь предположения, что будет дальше. Наконец получаешь следующий журнал – а там не всё, там только вторая часть. И ты ждёшь ещё месяц.

В истории меня даже больше волновала не Ленка, а её дедушка – этот несчастный старик Бессольцев по кличке Заплаточник, который ходил в рваном пальто, собирал картины, трясся над ними – и в конце всё-таки подарил их школе и городскому музею. Он для меня был самым прочувствованным персонажем. И слёзы наворачивались не в тот момент, когда дети на доске пишут: «Чучело, прости нас», а раньше, когда Бессольцев перед отъездом дарит школе свой любимый портрет – «Машку».

«Муму» Тургенева – первая книга (серьёзная, взрослая), которая заставила меня плакать. Родители очень беспокоились, что я слишком увлечена сказками и оторвана от реальной жизни. Они прятали от меня сказочные книги и подсовывали какие-то настоящие, как им казалось. Я находила спрятанные, когда оставалась дома одна, и спокойно читала дальше. Конечно, жалко было и Русалочку, и Девочку со спичками… Но одно дело – сказочные, условные сюжеты, другое – сюжеты реалистичные, когда описаны обычные люди, настоящая жизнь. Ты вдруг понимаешь, что литература вызывает слёзы. Это было открытием.

«Маленький принц» Антуана де Сент-Экзюпери – одна из любимых книг детства. Когнитивный взрыв! Открыла книгу и вдруг поняла, что мало того, что её не писатель написал, а какой-то летчик, так он ещё и картинки нарисовал. У меня в детстве всё было разложено по полочкам: художник рисует, писатель пишет. А здесь пришёл человек в лётном шлеме, как он был изображён на фотографии, и написал, нарисовал, издал – и книжка переведена на 140 языков. Поразило, что искусство, оказывается, – это не такие отдельные клеточки, а что-то большое и общее, может быть. И человек может заниматься и тем и другим. Что можно сплавить разные виды искусства.

У меня с Хемингуэем связана интересная личная историйка. Когда я была маленькой, мы с родителями жили в крошечной «однушке», где на стене висел портрет бородатого дедушки. Я всё детство полагала, что это мой двоюродный дед.

Откуда я взяла, что это дед?.. Думала, наверное, что он умер, поэтому к нам в гости не приходит. Я на него смотрела, засыпая, а он смотрел на меня. Потом куда-то делся. И я уже прочитала Хемингуэя, была под впечатлением, а потом увидела этот самый портрет с надписью: «Американский писатель Эрнест Хемингуэй». Подумала тогда: «Дедушка, так это ты всё написал?»

«Старик и море» для меня эталон. Во-первых, авторского чувства меры: он же хотел сделать из этого большой роман, хотел описать жизнь всего рыбацкого посёлка, чтобы линия старика была центральной, но всё-таки одной из. А оставил в итоге от всего этого айсберга только верхушку, квинтэссенцию, отсёк всё ненужное. И второе – я читала и удивлялась, как это можно: говорить только о гарпунах, крючках, лесках, запахе морской воды, а рассказать об истинном смысле победы и поражения, целую жизненную философию раскрыть. Это было для меня примером настоящего филигранного мастерства.

Аксёнов мне очень дорог, потому что мы с ним родились в одном городе, земляки. Более того, дом Аксёнова и мой дом находятся в десяти минутах ходьбы. А сейчас дом Аксёнова – это музей, окружённый теми зданиями, которые для меня очень дороги. В одном доме постоянно выставлялся мой дедушка с деревянной скульптурой. В другом – музей ИЗО, я проводила в нём много времени, когда училась в художественной школе. В третьем здании учился мой папа и работала я сама. А мама его, кстати, преподавала в педагогическом институте, где я училась. Связей очень много. «Московская сага» – самое моё любимое произведение. Оно впервые заставило меня подумать о том, чтобы, может, написать что-нибудь историческое самой. Я, когда писала свой роман, зашила туда маленький секрет – привет Аксёнову: главную героиню мою, Зулейху, отправляют вместе с другими раскулаченными в Сибирь и везут по Сибирскому тракту в Казани, а Сибирский тракт проходит как раз через ту улицу, она называется сейчас Карла Маркса, где и жил Аксёнов. У меня там даже есть упоминание тех домов, которые находятся недалеко от его дома.

Мне нравится сам по себе Алексей Иванов, нравится его творческое бесстрашие. Это писатель, который рискует выходить из собственной, как сейчас принято говорить, комфортной зоны. Он написал несколько фантастических романов – у него есть ранняя фантастика, её можно не читать, она, скажем так, обычная: инопланетяне, летающие тарелки. Потом он вдруг начал писать социальную прозу, и очень хорошую, серьёзную: «Блуда и МУДО», «Общага-на-Крови», «Географ глобус пропил». Есть у него блок исторической прозы – очень яркой, мощной, сочной, это как раз «Сердце Пармы» и «Золото бунта». Эти две вещи мне нравятся у него больше всего, но «Сердце Пармы» – любимая, потому что это даже не проза, а такая поэзия! А сейчас вышел новый роман «Ненастье» – про 1980-е годы… Алексей Иванов не боится делать очень разные вещи. Мне кажется, подобное не так часто бывает, и одно это уже вызывает уважение.

Для меня на сегодняшний день «Весь невидимый нам свет» Энтони Дорра – лучший киносценарий, написанный в виде романа. История молодого немца и юной француженки во время Второй мировой войны. Он сирота, она слепая. С одной стороны – полноценный, большой, многослойный исторический роман, составленный из небольших глав, каждая из которых представляет собой законченный кинематографический кадр. И я как человек, имеющий в анамнезе киношное образование, получила истинное профессиональное удовольствие, наблюдая за тем, как автор искусно выстраивает кадр, выставляет свет, монтирует эти кадры между собой.