После романа «Лавр» Евгения Водолазкина называли и «восходящей звездой», и «будущим классиком», и «русским Умберто Эко».
Кажется, новая книга «Авиатор» показала, что автору удалось выбраться из под лавины ярлыков и стать кем-то совершенно уникальным: филологом, сотрудником отдела древнерусской литературы Пушкинского дома, чувственным и чувствующим писателем Евгением Водолазкиным.
Вне жанров
Фантастический роман «Авиатор» совершенно не уживается в рамках традиционной или хотя бы привычной нам русской фантастики. Впрочем, поначалу этого не чувствуешь: главного героя Иннокентия Платонова, замороженного в ходе зверского эксперимента на Соловках в середине 1920-х неожиданно размораживают в самых что ни на есть 1990-х. Наблюдающий врач советует пациенту вести записи – память возвращается медленно и дневник поможет структурировать обрывки воспоминаний.
Платонов заводит дружбу с упомянутым врачом, покорно пишет дневники, пытаясь по крупицам собрать информацию о детстве, молодости, Соловках, знакомится с внучкой собственной возлюбленной, влюбляется по-новой и – в лучших традициях нового времени – рекламирует собой фабрику замороженных овощей.
Попутно Евгений Водолазкин с невероятной любовью описывает прошлую, призрачную жизнь давно утерянного Петербурга начала прошлого века. Старая дача, звуки конки и крики молочниц, деревянный стук от починки торцевой мостовой, взлёт первого аэроплана под восхищёнными взглядами ещё неискушенной, благодарной толпы…
Читая, в какой-то момент запоздало удивляешься тому, что от фантастики не осталось и дымки: описание переквалифицировалось в историческое, но совершенно нового, маленького, подробного толка. «Авиатор» пишет историю как инсектолог – сосредотачивая внимание на самом малом и, казалось бы, незначительном: звуках, запахах, чувствах, словечках и фразах навсегда ушедшей эпохи.
И этим Водолазкин совершает настоящее литературное чудо – влюбляет читателя в давно прошедшее, возможно, никогда не существовавшее в действительности время. Заставляет тосковать по затопленной Атлантиде, Золотому городу в небесах: по детскому бегу за воздушным змеем, растопленному самовару на дачной веранде, папиной бородке и очкам, странному уюту первой коммунальной квартиры, по тому, как бабушка читает вслух «Робинзона Крузо», когда болеешь...
...Между прочим, моя бабушка никогда не читала мне «Робинзона Крузо», но это не сделало мою «авиаторную» тоску легче.
До предела святости и злодейства
Водолазкин писал «Авиатора» на фоне серьёзного успеха «Обители» Захара Прилепина и в одном из интервью признавался, что в какой-то момент даже задумался о том, чтобы убрать из повествования части о Соловках. Но потом не смог – видимо, лагерная жизнь оказалась слишком важной для понимания Иннокентия Платонова, «Авиатора», времени, самого Водолазкина. Соловки автор называет местом, где и святость, и злодейство были доведены до предела. «Место, где сходятся метафизика света и метафизика тьмы».
И надо сказать, при всей откровенности описания, при всей жути и жёсткости именно лагерных сцен, есть в «Авиаторе» какая-то всепоглощающая, всесмягчающая надежда. Надежда на то, что как бы много выборов между плохим и хорошим не было предоставлено человеку в течение всей жизни, в конце концов он одумается и выберет хорошее.
Формулировка «роман-вознесение» навязчиво лезет в голову ещё по ходу чтения – авиационная тема, вечные облака, эфемерность неправдоподобного эксперимента, христианское смирение главного героя. Дочитываешь до финала и понимаешь, что вознесение состоялось. Только вот чьё – Платоновское или твоё собственное?
Жанр: исторический роман, фантастика
Издательство: АСТ, Редакция Елены Шубиной
Серия: Новая русская классика
На что похоже: «Цветы для Элджерона», Даниел Киз
Комментарии