Это я – Эдичка

Когда она кушала, брала бутерброд руками, я заметил, что кончики пальцев у Кэрол грубые и исковерканные, один изуродованный ноготь загибался вниз, почти под палец, но в ее руках не было неприятности, это были простые руки худенькой блондинки. Так ровно и спокойно смотришь на изуродованные пальцы плотника, зная, что это чисто, сухо и хорошо, что это от работы, что так надо

Слезы еще выжать, куда ни шло, но поднять хуй в такой ситуации?

Но ребята, какая большая разница, ебешь ты нелюбимую или любимую женщину! Небо и земля.

Я хочу тебя, – сказал я ему, – давай делать любовь?

Тут – поэт – говно, потому и Иосиф Бродский здесь у вас тоскует в вашей стране и однажды, придя ко мне на Лексингтон еще, говорил, водку выпивая: «Здесь нужно слоновью кожу иметь, в этой стране, я ее имею, а ты не имеешь». И тоска была при этом в Иосифе Бродском, потому что послушен он стал порядкам этого мира, а не был послушен порядкам того. Понимал я его тоску. Ведь он в Ленинграде, кроме неприятностей, десятки тысяч поклонников имел, ведь его в каждом доме всякий вечер с восторгом бы встретили, и прекрасные русские девушки, Наташи и Тани были все его – потому что он – рыжий еврейский юноша – был русский поэт. Для поэта лучшее место – это Россия. Там нашего брата и власти боятся. Издавна.