Дмитрий Быков: Современная русская проза – 25 лучших книг

Роман «Ненастье», мне кажется, подтвердил, что Алексей Иванов (простите опять за сравнение) – это такой Алексей Толстой нашего времени, которому одинаково хорошо удаются и исторические повествования, и современные. Он написал «Хмурое утро» Толстого. Вот есть «Хмурое утро», и есть «Ненастье». Роман, совершенно замечательный, о том (правильно Иванов говорит), как русский человек ищет себе корпорацию.

Ранний Лимонов написал «Это я – Эдичка» – книгу, которая полна такой боли и такой обнажённой плоти (действительно не просто обнажённой, а плоти с содранной кожей), такой человечности! Это книга, полная самых горячих детских слёз, детской сентиментальности.

Юрий Мамлеев написал очень хорошую книгу о московском кружке, где замечательно передана атмосфера тех лет. Я имею в виду, конечно, «Московский гамбит». Там эта атмосфера подпольной Москвы... Я её застал и очень хорошо помню: эти ксероксы, эти перепечатки, эти сборища интеллигентские, бесконечные дискуссии на религиозные темы, страшная помесь йоги, оккультных сочинений, передаваемых из рук в руки, интеллигентских версий христианства. Это всё было очень интересно и насыщенно.

Елена Иваницкая – мой любимый критик, человек очень острого, очень критического ума, автор лучшей, я думаю, книги об Александре Грине. Она написала роман в гриновском духе «Делай, что хочешь», который имеет подзаголовок «Эскапистский роман».

Гребенщиков, «Серебро Господа моего» – не о добре и зле, это очень важно. У Гребенщикова совершенно нет традиционной морали, точнее – у него нет моралистики, морализирования. Он свободен, его всякий может понимать как пожелает.

Александр Лаврин – один из самых значимых для меня людей в современной литературе... Его трёхтомник «Энциклопедия смерти» для меня был самым сильным художественным потрясением за последнее время.

Почему я считаю, что «Лестница. Плывун. Петербургские повести» Александра Житинского надо читать сейчас? Тогда человек тоже был беспомощен, и тоже тогда казалось, что всё катится в бездну, но кислород человечности кто-то должен был выделять. И этот кислород человечности, которым мы все дышали тогда, – это проза Житинского.

Книга Фурмана написана Александром Фурманом, конечно, в основном о себе. Это титанический замысел – там шесть томов, почти прустовский масштаб... Если вы где-то эту книгу найдёте, то прочтите. Так что писать про себя – это не хуже, чем писать про других.

Я сразу хочу сказать, что Людмила Петрушевская представляется мне крупнейшим современным российским прозаиком, не драматургом, но великолепным прозаиком, сказочником, нашим русским Андерсеном (а Андерсен должен быть жесток, чтобы пробить сопротивление ребёнка). <...> Петрушевская – это в чистом виде ожог, ожог жизнью, страшное, безутешное, нарочито усиленное переживание трагедии. <...> И если бы Петрушевской достался Нобель, это было бы очень хорошо. «Номер один, или В садах других возможностей» – она не зря так назвала эту книгу, потому что автор этого романа, безусловно, номер один в современной российской прозе, может быть, и в фантастике тоже, потому что это фантастическая история.

Людмила Петрушевская работает со страхами («Странствия по поводу смерти»). И именно то, что она не боится вглядываться в эти страхи, вытаскивает их наружу, – это и спасает читателя от ублюдочного эгоизма, это заставляет его избавиться от страха и посмотреть на страдающих рядом людей. Поэтому это великая литература.