Либо рыдать, либо хохотать: книжный выбор Михаила Ефремова

Пьеса «Шарманка» Платонова попала ко мне в руки в Германии. Мы приехали на гастроли в ГДР в 1986, что ли, или в 1987 году, и на спектакль пришли знакомые моей мамы. Они передали мне машинописный экземпляр «Шарманки», которая тогда не была, естественно, в России, в СССР опубликована. Я её прочёл – и тогда же ей и заболел и захотел поставить. Она про любовь. Прекрасный, на мой взгляд, гениальный текст.

Роман Юрия Карловича Олеши «Зависть» так запал нам с однокурсниками по Школе-студии МХАТ в душу, что мы сделали самостоятельный спектакль, который назывался «Пощёчина».

Почему-то мне не нравятся ни Толстой, ни Достоевский. Мне нравится Чехов – может быть потому, что в нём нет ничего ни от Толстого, ни от Достоевского, и этим он прекрасен. У Толстого с Достоевским всё последовательно катится, как-то размазанно. А у Чехова так грустно и понятно, что смешно. Возникает улыбка от несоответствия человека своим запросам, своему месту, своей любви. Чехов велик тем, что можно с любого места начать пьесу «Чайка», и она будет цельной.

Не надо быть серьёзным. Я имею в виду, что не надо быть серьёзным в общественном пространстве. Часто-часто мне вспоминается фраза Григория Горина из «Того самого Мюнхгаузена» «Умное лицо – это ещё не признак ума, господа. Все глупости на земле делаются именно с этим выражением лица. Улыбайтесь, господа. Улыбайтесь!»

На меня действие Андерсена в 7-9 лет было очень похожим на воздействие Гарри Поттера на нынешних детей. Особенно любил «Снежную королеву». Влияние её было подобно воздействию Толкина на мою старшую дочь Анну-Марию. Два года назад она была яростной толкинисткой. Но я в мир «Властелина Колец» не врубаюсь – или он меня не очень впускает, или я в него не очень верю. А вот андерсеновский мир для меня тогда был увлекателен.