А то страшное средство в руках кого попало. Например, хоть бы эту Крейцерову сонату, первое престо. Разве можно играть в гостиной среди декольтированных дам это престо? Сыграть и потом похлопать, а потом есть мороженое и говорить о последней сплетне. Эти вещи можно играть только при известных, важных, значительных обстоятельствах, и тогда, когда требуется совершить известные, соответствующие этой музыке важные поступки. Сыграть и сделать то, на что настроила эта музыка

Ну, марш воинственный сыграют, солдаты пройдут под марш, и музыка дошла; сыграли плясовую, я проплясал, музыка дошла; ну, пропели мессу, я причастился, тоже музыка дошла, а то только раздражение, а того, что надо делать в этом раздражении, – нет. И оттого музыка так страшно, так ужасно иногда действует

Авангард в любой области состоит из одиночек – нежеланных и не имеющих друзей. Всякий прогресс – результат труда непопулярных.
Те, кого любят – чьи родители не кинозвезды, а заботливые, внимательные люди, – таким никогда не открыть гравитацию. К настоящему успеху ведет лишь глубокое страдание.

Только неудачники, несчастные и отвергнутые, станут дни напролет сидеть в засаде, чтобы понаблюдать за брачным поведением саламандр. Или изучать кипение чайника.
Авангард в любой области состоит из одиночек – нежеланных и не имеющих друзей. Всякий прогресс – результат труда непопулярных.
Те, кого любят – чьи родители не кинозвезды, а заботливые, внимательные люди, – таким никогда не открыть гравитацию. К настоящему успеху ведет лишь глубокое страдание.

Люди, чья семейная жизнь удалась, не садятся на корабль и не плывут на Аляску или Галапагосы. Они не уходят от любящей родни и не запирают себя в мастерских или студиях. Ни одна душевно здоровая персона не будет а-ля Мария Кюри подставляться под радиацию до тех пор, пока не облучится насмерть. Цивилизация – это условия, которые асоциальные личности создают для остального успешного, беспроблемного и семейно-ориентированного человечества.

Если родители и представляли себе как-то смерть, то на самом поверхностном уровне, как морщины и седину стариков, у которых скоро кончится «срок годности». Видимо, им казалось, что если регулярно заботиться о внешности и бороться с признаками старения, смерть тебя не побеспокоит. Для моих родителей смерть была закономерным и нежелательным результатом плохого ухода за кожей. Если перестаешь пользоваться скрабами, то катишься по наклонной – и умираешь.

рается на трость и волочит за собой длиннющую бороду. Я спрашиваю Арчера, не демон ли это.
– Он-то? – Арчер тычет в старика пальцем. – Это Чарлз Дарвин, мать его в рот!
Арчер отхаркивается, и его плевок падает, падает, падает на землю так близко, что старик его замечает и смотрит вверх. Встретившись с ним глазами, Арчер кричит:
– Эй, Чак! Все еще трудишься на Сатану?
Дарвин поднимает дряхлую, оплетенную венами руку и показывает Арчеру средний палец.

Далеко внизу бредет иссохший старик. Он опирается на трость и волочит за собой длиннющую бороду. Я спрашиваю Арчера, не демон ли это.
– Он-то? – Арчер тычет в старика пальцем. – Это Чарлз Дарвин, мать его в рот!
Арчер отхаркивается, и его плевок падает, падает, падает на землю так близко, что старик его замечает и смотрит вверх. Встретившись с ним глазами, Арчер кричит:
– Эй, Чак! Все еще трудишься на Сатану?
Дарвин поднимает дряхлую, оплетенную венами руку и показывает Арчеру средний палец.

Не хочу показаться нескромным, но, по-моему, я справился. — Терри достает свой телефон и начинает листать фотографии. — Я немного пофоткал на мобильник, типа как у этого хера, Дэмьена Херста. Зацени. — И он тыкает экраном в лицо Стиви.
Стиви никогда не был близок с Алеком, но смотреть на голову отца, вмерзшую в глыбу льда, с желтой блевотиной, тянущейся изо рта, — это уже слишком.
— Я не хочу на это смотреть! Проваливай отсюда к хуям собачим!
— Да ладно, приятель!

Что он несет? А? Что вообще происходит?
Но балом правит Терри, ветер взметает его кудряшки, его несет на всех парах, и ему уже нет дела до реакции присутствующих.
— В общем, дверца была открыта, но ночь выдалась такая холодная, что, когда я нашел его утром, башка его, сука, уже вмерзла в глыбу замороженной блевотины,