Понаблюдай как-нибудь за птицами, когда ветер сильный будет. Страшно утомительное дело, тебе не кажется? Жить так - все время тряся головой в такт качающейся ветке, на которой сидишь. Но птицы привыкают. Для них это совершенно естественно. Они делают это бессознательно, поэтому и устают не так, как мы себе представляем. Но мы-то люди и, бывает, устаем.

Все дело - в воображении. Наша ответственность начинается в воображении. Правильно писал Йейтс: "In dreams begin the responsibilities". Иначе говоря, если нет воображения, может и отвечать ни за что не придется.

Мы все умираем. Просто он знал, что для него смерть наступит быстрее, чем он рассчитывал. Но это не значит, что те годы не были счастливыми, что его жизнь не была счастливой. <...> Жизнь так печальна, но все мы ее живем. Мы все за нее цепляемся, все ищем в ней какого-то утешения.

Люди, особенно молодые, очень сильно зациклены на том, что справедливо, а что нет. Справедливость - это концепция, которой обучают воспитанных детей; это руководящий принцип всех детских садов, и летних лагерей, и песочниц, и футбольных площадок. Справедливость существует для счастливых людей, у кого в жизни было больше стабильности, чем непостоянства. А "правильно" и "неправильно" - это для людей не то чтобы несчастных, но истерзанных, испуганных.

О таких вещах нужно говорить, пока они еще свежи в памяти. Иначе ты вообще о них никогда говорить не сможешь. Я хочу научить тебя о них говорить, потому что чем дальше ждешь, тем все это тяжелее и тяжелее, и оно так и будет гнить у тебя внутри, и ты вечно будешь думать, что это ты во всем виноват.

Я подошел к открытому балкону и выглянул на улицу, привлеченный мерцанием фонарей. В темном пятне тени на мостовой угадывалась неподвижная фигура. Нервно подрагивающий янтарный огонек сигареты отражался в его глазах. Он был одет в темное, одна рука - в кармане пиджака, в другой - зажата сигарета, окутывавшая легким облачком дыма контур его лица. Он молча смотрел на меня, и фонарь, светивший ему в спину, не позволял мне разглядеть его. Время от времени незнакомец неторопливо затягивался, неотрывно глядя мне в глаза. Когда соборный колокол пробил полночь, он легонько кивнул мне; я догадался, что он улыбается, хотя и не мог этого видеть. Я хотел ответить на его приветствие, но почему-то не мог пошевелиться. Он развернулся и пошел прочь, прихрамывая. Я едва ли придал бы значение появлению незнакомца в любой другой день. Когда его фигура скрылась в ночной дымке, я почувствовал, что у меня перехватило дыхание, а на лбу выступил холодный пот. Точно такая же сцена была описана в "Тени ветра". Главный герой романа каждый вечер выходил на балкон, и из полумрака на него смотрел неизвестный, затягиваясь сигаретой. Его лицо всегда оставалось в тени, и лишь глаза мерцали, словно угольки. Человек стоял, засунув одну руку в карман черного пиджака, а затем удалялся, прихрамывая. Тот, кого я только что видел, мог быть обычным полуночником, человеком без имени и лица. В романе Каракса этим незнакомцем был дьявол.

...иногда бесчувствие бывает мучительней самой острой боли.

Нет ничего более тяжкого, чем сочувствие. Даже собственная боль не так тяжела, как боль сочувствия к кому-то, боль за кого-то, ради кого-то, боль, многажды помноженная фантазией, продолженная сотней отголосков.

Порой малодушие - единственный выход. До поры до времени человек может терпеть, а потом будет спасаться бегством, если только не найдет, кого бы не обратить в бегство вместо себя.

То, чего он так страстно желал, а именно чтобы его любили другие люди, в момент успеха стало ему невыносимо, ибо сам он не любил их, он их ненавидел. И внезапно он понял, что никогда не найдет удовлетворения в любви, но лишь в ненависти своей к людям и людей - к себе.