Мартыну было больше всего жаль своеобразия покойного, действительно незаменимого — его жестов, бороды, лепных морщин, неожиданной застенчивой улыбки, и пиджачный пуговицы, висевшей на нитке, и манеры всем языком лизнуть марку прежде, чем налепить ее на конверте да хлопнуть по ней кулаком.

Мартын побледнел и растерянно улыбнулся, а затем долго блуждал по Воронцовскому парку, повторяя изредка детское прозвание, которое когда-то дал отцу, и стараясь представить себе, — и с какой-то теплой и томной убедительностью себе представляя, — что отец его рядом, спереди, позади, вот за этим кедром, вон на том покатом лугу, близко, далеко, повсюду.

… все люди почтенные, общественные, чистые , вполне достойные будущего некролога в сто кристальных строк.