Андрей Макаревич: книги, которые меня изменили

В 18 лет товарищ, который преподавал в университете Лумумбы и хранил книжки, за которые по голове могли не погладить, дал мне почитать Набокова. Книга была завёрнута в газетку, её давали на одну-две ночи и предупреждали: в метро не читать, из сумки не вынимать, никому не рассказывать. Это была какая-то совсем другая литература, не та, с которой я до этого сталкивался. По сути, по духу, по полету фантазии, по смелости, в советской литературе не было ничего подобного.

Жизнь настолько коротка, что я стараюсь не перечитывать книг – лучше ознакомиться с чем-то новым. Фазиль Искандер – исключение из этого правила. Его можно перечитывать сколько угодно. Это какая-то поразительная музыка, которая не делается хуже с годами, как Вивальди. Он такой Господь Бог, который с иронией и мудростью рассуждает о своих непутевых детях, поэтому его книжки не стареют. «Сандро из Чегема» для меня у Искандера - самая светлая история.

Я обожаю Василия Павловича и очень рад, что последние годы его жизни мы с ним много общались. Могу читать любое его произведение с удовольствием, но по моему ощущению «Ожог» и «Остров Крым» - две его лучших книги, написанных на пике, на взлете его таланта, энергетики. Это здорово сделано, не надо прилагать усилий, чтобы книга отпечаталась в твоей памяти.

Это сильнейшая книга. Было очень грустно и светло, когда читал в первый раз, мощнейшее эмоциональное воздействие. Как люди волновались Евангелие читать после этой книги! Покоряет блестящий язык Булгакова. Мне очень нравится затея параллельного действа в Москве и Иудее. Я читал и представлял фильм. Думал, что никогда такого кино не снимут. Потом фильм сняли и еще один, и оба они оказались плохими. Я понял, что чем лучше и чем сложнее произведение, тем труднее снять по нему кино и может быть не надо этого делать.

Для моих родителей это была знаковая книга, они по цитатам из неё определяли людей своего круга. Кто-то начинал фразу, и если собеседник продолжал цитату, значит – он «наш человек». Сегодняшние молодые вряд ли поймут всё, о чем идёт речь – реальность изменилась. Остаётся только блестящее чувство юмора и очень хороший, нестареющий язык.

Бабель вряд ли устареет, потому что он потрясающе работает с языком, а литература – это музыка слов. Как бы он ни эксплуатировал одесский говор и сленг, в этом нет ни капли пошлости. Это признак огромного дара.

Солженицына я читал на папиросной бумаге, в ускоренном темпе, и потом, когда напечатали четырёхтомник, поразился, насколько это большая книга. Бытует мнение, мол «книга сделала революцию, Солженицын совершил героический поступок, но к литературе это не имеет отношения». Я не согласен: это литературный труд и очень узнаваемый. Автор использует сознательно тяжелый язык, очень точно и правильно выбранный и потому его произведение – литература. Не говоря уже о том, насколько важны вещи, о которых он нам рассказал и какому количеству людей перевернула сознание эта работа.

Большое количество фантастических романов, которые я любил не меньше, чем эту книгу, устарели – например, «Понедельник начинается в субботу», а «Трудно быть Богом» - книжка очень современная и становится все современнее и современнее, что меня печалит. Но поэтому она и гениальная.